«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

– Ложитесь спать, – повторил он. – Мне нужно одеться. Хочу кое-что проверить, потом я зайду к вам. Они уже встали?

– Они в саду, – ответила Клементина.

Она вышла и закрыла дверь.

XX

– Не так, – сказал Ситроэн. – Вот как надо.

Он лег плашмя на траву и, едва шевеля руками и ногами, оторвался от земли сантиметров на тридцать. Потом пролетел вперед и сделал безукоризненную мертвую петлю.

– Только невысоко, – предупредил его Ноэль. – Не поднимайся над клумбой. А то увидят.

Следующим был Жоэль, он взлетел, но на вершине петли завис и быстро спустился.

– Идут! – прошептал он низким голосом.

– Кто? – спросил Ситроэн.

– Дядя Жакмор.

– Мы играли в камни, – предупредил Ситроэн.

Они уселись в кружок и взяли в руки лопатки. Через несколько минут, как и следовало, появился Жакмор.

– Здравствуй, дядя Жакмор, – сказал Ситроэн.

– Здравствуй, – повторил Жоэль.

– Здравствуй, – подхватил Ноэль. – Посиди с нами.

– Я пришел с вами поболтать, – начал Жакмор, опускаясь на землю.

– Что же тебе рассказать? – спросил Ситроэн.

– Бог ты мой, да что угодно. Чем вы занимаетесь, например?

– Ищем камни, – ответил Ситроэн.

– Наверное, очень интересно, – предположил Жакмор.

– Очень интересно, – подтвердил Ноэль. – Мы играем в это каждый день.

– Когда я вчера шел в деревню, на дороге было много красивых камней, – сообщил Жакмор, – но я, конечно, не мог вам их принести.

– Ну, ничего, – успокоил его Жоэль, – здесь их вдоволь.

– Да, правда, – признал Жакмор.

Возникла пауза.

– На дороге много чего есть, – простодушно заметил Жакмор.

– Да, – ответил Ситроэн. – Да и везде много чего есть. Через решетку видно. Дорога просматривается до самого поворота.

– Смотри-ка! Ну а за поворотом?

– Ну-у… – протянул Ситроэн. – За поворотом должно быть то же самое.

– А еще дальше деревня, – сообщил Жакмор.

– А в ней такие мальчики, как Жан, – добавил Ситроэн.

– Да.

– Он плюет себе на ладони, – вспомнил Ситроэн и брезгливо поморщился.

– Он работает, – сказал Жакмор.

– Все, кто работают, плюют себе на ладони?

– А как же, – ответил Жакмор. – Это для того, чтобы руки не отсохли.

– А деревенские мальчики играют? – спросил Жоэль.

– Когда у них есть время на игры, они играют все вместе. Но чаще всего они работают, а если не работают, то их бьют.

– Мы все время играем вместе, – произнес Ситроэн.

– А еще там есть месса, – продолжал Жакмор.

– А что такое «месса»? – поинтересовался Ноэль.

– Ну, это когда куча народу набивается в зал, такой большой зал, а потом выходит господин кюре в красивых расшитых одеждах, и он говорит с людьми, и они кидают ему в морду булыжники.

– Ты произносишь нехорошие слова, – заметил Жоэль.

– И это все? – спросил Ситроэн.

– Когда как, – продолжал рассказывать Жакмор. – Например, вчера кюре подготовил очень хороший спектакль. Он дрался с ризничим прямо на сцене, в боксерских перчатках; они лупили друг друга, а в конце начали драться все присутствующие.

– И ты тоже?

– Конечно.

– А что такое «сцена»? – спросил Жоэль.

– Это часть пола, но поднятая повыше, чтобы всем было видно. А люди сидят на стульях вокруг.

Ситроэн задумался.

– А кроме драки, в деревне чем-нибудь еще занимаются? – заинтересованно спросил он.

Жакмор неуверенно помялся.

– Мм, нет, в общем-то, – ответил он.

– Тогда, – заключил Ситроэн, – я считаю, что в саду лучше.

У Жакмора отпали все сомнения.

– Итак, – сказал он, – выходить на волю вам не хочется?

– Совершенно, – ответил Ситроэн. – Мы и так на воле. А потом нам не до драк. Есть дела поважнее.

– А именно? – спросил Жакмор.

– Ну…

Ситроэн посмотрел на братьев.

– Камни искать, – промолвил он.

И они снова принялись копать, явно показывая Жакмору, что его присутствие их несколько стесняет. Жакмор встал.

– А вам не жалко, что деревьев больше нет? – спросил он перед тем, как уйти.

– О! Было красиво, но ничего, новые вырастут, – отозвался Ситроэн.

– Да, но где теперь лазать?

Ситроэн промолчал. Ноэль ответил за него.

– Лазать по деревьям, – заявил он, – в нашем возрасте уже неинтересно.

Смешавшись, Жакмор удалился. Если бы он обернулся, то увидел бы, как три маленькие фигурки взмыли в небо и спрятались за облаком, чтобы вволю посмеяться над его бестолковыми вопросами. Ох уж эти взрослые!

XXI

28 окткабря

Низко склонив голову, сгорбленный Жакмор широко шагал по дороге. Борода остро топорщилась. От былой прозрачности не осталось и следа, и вследствие этого он чувствовал себя чрезмерно телесным. Психоанализ продвигался, сеансы учащались; еще чуть-чуть, и психосеансировать будет нечего. Предавался Жакмор суете, спрашивая себя: «Как закончить это все? Что ни делай, что ни говори, как ни дави на Сляву, все равно снискать, в психическом смысле, больше ничего не удастся». Живым он ощущал лишь свой личный опыт, живыми – лишь свои собственные воспоминания. Слявины не усваивались. По крайней мере, не все.

«Подумаешь! Подумаешь! – твердил он себе. – Прекрасна и свежа природа, хотя година на закате. О, месяц окткабрь, который я предпочитаю погодам морских омываний, месяц окткабрь, пахучий и спелый, с черными, жесткими листьями и колючей проволокой красных шипов; твои облака, что егозят и тонко провисают по краям неба, твое жнивье цвета старого меда и все остальное, и до чего же все это красиво, земля мягкая, бурая, теплая, чего беспокоиться? Какая глупость, все утрамбуется очень быстро. Ах! Как томительна дорога!»

В этот момент психиатр закатил кверху глаза, хотя слышал ушами: это чемодайки улетали в жаркие небось страны. Любопытна сия привычка брать аккорд: птицы впереди стаи держали тонику, в середине – тянули септиму, остальные делили доминанту и субдоминанту, а некоторые пускались в более утонченные, то бишь еле слышные оттенки. Все начинали и заканчивали одновременно, хотя и с неравномерными интервалами.

«Повадки чемодаек, – думал Жакмор. – Кто их изучит? Кто сможет их описать? Нужна толстая книга, отпечатанная на мелованной бумаге, иллюстрированная цветными офортами, рожденными плодотворным резцом наших лучших анималистов. Чемодайки, чемодайки, кому познать ваши повадки? Но увы, кому довелось поймать хотя бы одну, цвета сажи, с красной грудкой, сверкающую лунным глазом и попискивающую, словно маленькая мышь? Вы, чемодайки, что умираете, как только на ваши воздушные перья опускается самая нежная рука, вы, что умираете по малейшему поводу, когда на вас смотрят слишком долго, когда смеются, вас разглядывая, когда к вам поворачиваются спиной, когда снимают шляпу, когда ночь заставляет себя ждать, когда вечер наступает слишком рано. Хрупкие и нежные чемодайки, чье сердце занимает все внутреннее пространство, заполненное у другой живности куда более прозаическими органами.

Может быть, другие видят чемодаек не так, как вижу их я, – говорил себе Жакмор, – а может быть, я вижу их не совсем так, как